Что можно считать политикой, политическими действиями, как это соотносится с гражданским активизмом и гражданскими действиями? Политолог Мария Рогова, гендерные экспертки Юлия Мицкевич и Лена Огорелышева, философка Ольга Шпарага, культурный работник и художник Алексей Толстов обсуждают, каким образом это работает в беларусском поле.
(краткий конспект дискуссии 30 июня 2020 года)

Мария: Я бы хотел начать с определения основных терминов, вокруг которых будет строиться наша дискуссия. То, что в русском языке мы определяем как «политика», в английском имеет несколько значений: polity, politics и policy.

Policy — это публичная политика, связанная с программами, политическим курсом, воспроизведением какой-то определенной политики, например, политика зеленой экономики.

Polity — это общество, которое находится под определенным политическим режимом, имеет определенную политическую структуру, систему.

И, наконец, politics — самое широкое понятие, определяющее все события, связанные с борьбой за власть, установлением или потенциальной борьбой за установление властных отношений. Поэтому в русском языке слово «политика» важно понимать и употреблять в определенном контексте. В нашем случае речь идет о politics, то есть о различных событиях, связанных с установлением властных отношений, и о конкуренции в борьбе за власть. Под властью я подразумеваю не только власть над определенными институтами, но и над установлением определенных дискурсов, символических рамок, социальных аспектов, которые влияют на иерархию внутри каких-то сообществ и так далее.

Следующее понятие — это демократия. В политологическом аспекте существует несколько теорий демократии и дихотомический подход, когда мы противопоставляем режимы, определив одни из них как демократии, а другие как автократии. Для сравнения мы устанавливаем критерии, и главным и самым базовым критерием для определения демократии является наличие свободных выборов. Для того чтобы осуществить этот минимальный принцип, нужны другие институты, — на этом основании в дальнейшем мы добавляем дополнительные критерии для определения демократии. Для того чтобы обеспечить свободоизъявление в выборном процессе, необходимо иметь и другие критерии, например, свободу слова, собраний, инклюзивное гражданство.

В такой модели режимы, которые соответствуют этим критериям, определяются как демократические, а те, которые не соответствуют, определяются как автократии или диктатуры.

Вторая модель — градация. В ней используются такие индексы, как Freedom House и polity, которые дают нам цифры, определяющие, какие режимы являются демократическими, а какие — авторитарными. При определении демократии учитываются разные аспекты: от качества публичной политики и участия в ней до электоральных процессов. И на эту градацию накладывается достаточно много критериев.

Последнее определение, о котором я хочу сказать, — это гражданское участие. Для меня оно напрямую связано с контекстом polity: на определенной территории существует установленный режим, определенная система управления и граждане, наделенные определенными политическими правами, которые они могут использовать через гражданское участие. Поэтому, когда в беларусском контексте идет речь о политизации, возникает ощущение, будто когда-то это политическое участие у нас забрали, а теперь вернули обратно. На мой взгляд, такое участие неотъемлемо, оно может просто по-разному проявляться в зависимости от периода электоральной политики. Я считаю, что гражданское участие проявляется даже на низовом, повседневном уровне: во время общения, в момент, когда человек делится новостями, обсуждает их.

Лена: Спасибо, Мария. Юля, как в твоем понимании в беларусском контексте соотносится гражданское участие и политическая деятельность и чего люди ожидают от политики?

Юлия: Чего люди ожидают от политики? На этот вопрос особенно интересно отвечать с учетом того, что происходит в политическом поле Беларуси в последнее время. Я бы назвала это «новое старое» в политике, которой не существует. Сейчас мы наблюдаем, как большое количество людей, которые так или иначе участвуют в предвыборной кампании, говорят, что делают это из-за недовольства нынешней властью. Они также считают, что те, кто был в политике и политическом активизме до них, делали что-то неправильно. Мы не воспринимаем старую оппозицию как свою, поэтому нам важно делать что-то новое, по-другому все это осмысливать и по-другому в этом участвовать. Старая оппозиция в свою очередь говорит неофитам, что раньше они были вне политики, а теперь пришли — и это, конечно, хорошо, — но, собственно, как вы видите себе дальнейшее гражданское противостояние? Но с нашей точки зрения никакого противостояния нет. Мы хотим показать власти, что, например, когда три миллиона проголосуют за нашего кандидата, это будет невозможно не заметить или подделать. То есть в новой кампании есть неофиты, про которых говорят, что они «еще не битые», и есть старая оппозиция, которая участвовала в кампаниях еще 2006 и 2010 гг. И между этими группами существует условное противостояние.

Но нужно отметить важный момент: несмотря на отсутствие какой-то публичной политики, власть все равно реагирует на эти изменения и нововведения. Например, мы говорим, что можем доказать, что невозможно подделать большое количество подписей, если мы придем и проголосуем. В ответ на это власть еще до выборов начинает использовать все те приемы, которые раньше использовала после выборов — и кандидаты оказываются в тюрьме. Другой пример: все, кто раньше так или иначе участвовал в политической деятельности, знали, что Лукашенко не пользуется интернетом, а все новости ему приносят в папке. И тут мы видим, как Лукашенко говорит: «Ну с чего вы взяли, что у меня только 3%? У меня гораздо больше, и я могу вам это доказать». Это говорит о том, что скорее всего что-то изменилось. И даже если сейчас он сам не пользуется интернетом, скорее всего в папку стали поступать новые сведения.

Эти новые условия и правила оказываются условно новыми, потому что последствия остаются старыми: мы видим, как не засчитываются собранные подписи и так далее. И, конечно, возникает вопрос к новым участникам: «А что же будет дальше? Какой план а, б, в?». Пока никто не может дать четкого ответа. Но я думаю, что после этих условно новых событий, все равно случится то же, что и раньше: часть людей эмигрирует, часть разочаруется, кто-то снова займется только собой и так далее.

Но если думать стратегически, то самый главный вопрос заключается в том, что мы будем делать со всем этим дальше. В свое время я ушла из политической деятельности в гражданский активизм, потому что поняла, что невозможно изменить существующий порядок, поменяв человека с одной фамилией на человека с другой. Важно работать с сознанием людей, изменять матрицу поведения на более демократическую. Потому что когда в гражданском участии нет ценностной и идеологической базы, все остается на тех уровнях, которые мы видим сейчас в Беларуси. Очень важно, чтобы неофиты, которые сейчас вовлеклись в условную политику, продолжили заниматься низовыми активностями в разных сферах, которые как раз-таки работают на изменение сознания и поведения людей: делали бы социальные, культурные, образовательные проекты, потому что все это и ведет к важным изменениям.

Аляксей: Я згодны, што наша праблема заключаецца ў тым, што актыўнасць канцэнтруецца толькі падчас выбараў ці іншых палітычных кампаній. Атрымліваецца, што краіна жыве пяцігодкамі, дзе спачатку ідзе ўздым зацікаўленасці ў палітыцы, а пасля расчараванне: хтосьці апынаецца за кратамі, хтосьці з'язджае, астатнія пачынаюць займаецца іншымі справамі. Для мяне выбараў увогуле не існуе, як і для многіх. Яны існуюць як фармальная падзея, якая легітымуе ўладу, і ў якой не так шмат сэнсу. Магчыма гэта не тычыцца актывізацыі неафітаў, пра якіх ужо казалі, таму што гэта важны рэсурс. Але калі падумаць, то з савецкага часу і па сённяшні дзень у Беларусі не было публічнай палітычнай разгалінаванай сістэмы, парламенцкіх партый, традыцый галасаваць за пэўныя ідэі і каштоўнасці; не было вялікіх структур, якія б грунтаваліся на палітыцы. Канешне, не без дапамогі ўладаў, але як у 2010-м, так і ў 2020-м у нас адсутнічае палітыка ў тым фармаце, у якім яна прадстаўляецца, калі мы думаем пра палітыку як нейкае поле, у якім магчымы выбары. Але асабліва ў 2010-я гады я бачыў рост грамадскіх праектаў, ініцыятыў, рост медыя, палітызацыю мастацтва.

Cітуацыйныя ўсплёскі грамадcкай актыўнасці, як, напрыклад, Плошча, пратэсты, сітуацыя з дармаедамі — гэта проста ўсплёскі, і мне падаецца, што ўжо даўно трэба працаваць над нейкімі грамадзянскімі ініцыятывамі на самым нізавым узроўні: гаворка ідзе пра двары, пра маленькія населеныя пункты, пра працоўныя групы і структуры ва ўніверсітэтах і гэтак далей. Я думаю, што без гэтага ніякія выбары, спробы ўзяць уладу ці выйсці на Плошчу або як-небудзь паказаць уладзе, што нас тры з паловай мільёны, не маюць вялікага сэнсу, таму што гэта трэба рабіць інакш.

Ольга: В продолжение того, что уже было сказано, хочу поговорить о парадоксе, который существует в Беларуси — ловушке авторитаризма. С одной стороны, мы видим больше активных граждан, в том числе и потому, что власть не видит и не решает многие проблемы. Технологии сегодня позволяют людям кооперироваться, взаимодействовать горизонтально, и мы видим, как гражданские инициативы расширяются и фрагментируются, но, остаются связанными и сохраняют процессуальность. То есть сегодня уже не так важны партии, хоть они, безусловно, играют свою роль, но если говорить об общественных процессах в целом, то это разнообразие форматов и технологий позволяет обеспечивать их процессуальность.

Но какой политический ответ мы видим на такую активность общества? Бабарико и другие кандидаты говорят о том, что сейчас беларусское государство плохо управляет обществом, а они будут управлять хорошо. Это тоже ловушка авторитаризма, потому что профессиональная политика — это немного другое, в первую очередь это согласование интересов в обществе. Менеджмент без ценностной базы и согласования интересов граждан — просто менеджмент и может использоваться для очень разных целей, в том числе и в авторитарных режимах. Общество сегодня становится все более горизонтальным и активным, и в ответ на авторитаризм мы хотим демократию, которая базируется на разных формах горизонтального участия и коммуникации. И возникает вопрос, что мы можем сделать, чтобы новые визии не повторяли опыт авторитаризма. Очень важно понимать, какая у наших кандидатов и кандидаток гендерная и экологическая повестка, насколько они учитывают проблемы, связанные с разницей в оплате труда, будут ли отстаивать закон о противодействии домашнему насилию, какой будет социальная политика в области здравоохранения и образования и так далее. Возникает ощущение, что эти вопросы не задавались кандидатам, пока они были на свободе, что сейчас во главе угла стоят менеджмент и экономическая либерализация. Но мне кажется, что это вступает в противоречие с активностью, которую мы видим в обществе. Есть опасность, что новые политики будут рассматривать нас как ресурс, но не как партнеров. И вопрос в том, что делать, чтобы не допустить такой ситуации.

Аляксей: Я згодны з пытаннем Вольгі датычна менеджерства. У гэтым я і бачу праблему. Выбары — гэта сезон, у які можна нешта змяніць. Зараз кандыдаты хочуць скарыстацца падтрымкай дзеля таго, каб рэалізаваць перамены. Але мне падаецца, што трэба патрабаваць нейкага іншага ўзроўню, напрыклад, магчымасці кантролю дзеянняў кандыдатаў. Зараз здаецца, што мы проста выбіраем паміж рознымі пазіцыямі на рынку палітычных прапановаў. Але мне падаецца, што ніякі кандыдат зараз не вырашыць існуючыя праблемы, пакуль не будзе працы розных груп, супольнасцяў, актывістаў, і нават проста працы грамадзян.

Юлия: Я бы тоже хотела отреагировать на то, что говорила Ольга по поводу политического менеджмента и того, что, несмотря на появление горизонтальных связей внутри происходящих процессов, фигура героя остается важной. Кажется, что люди все же продолжают ждать того самого эффективного менеджера, который придет и все разрулит. Что такое политический менеджмент? Это рациональная деятельность, направленная на подготовку, принятие и воплощение политических решений, которые будут удовлетворять запросам, интересам и требованиям разных социальных групп в обществе. И эти группы ждут, что придет некто, кто будет соответствовать этим запросам и удовлетворять их. Другая группа людей просто хочет смены президента — им неважно, кто придет на его место. То есть мы опять видим отсутствие стратегического видения. И в этой ситуации мне кажется, что запрос на менеджера более эффективен, нежели просто запрос на смену президента.